Когда она смеялась и запрокидывала голову, то рана на ее горле открывалась, словно голодная алая пасть. Почему-то это удивительным образом притягивало взгляд Андрея. Они сидели на полу вагона небольшим кружком, разложив карты на старой газете, и играли в «дурака», а она болтала с кем-то возле окна и постоянно хохотала. Рот у нее тоже был ярко-красным.
Поезд шел медленно, неровно дергался. За окном всегда был один и тот же пейзаж. Тянулись бесконечно длинные провода, и у Андрея не было ни малейшего представления о том, откуда и куда они шли, что по ним передавали. Бесконечные осенние поля рыжели и мокли. Сидящий напротив Андрея дядя Жора выругался и сгреб карты. Он был здесь уже очень давно, и с костей его пальцев отслаивались куски плоти. Желтые длинные ногти царапали грязную поверхность карт. Когда-то внешность дяди Жоры пугала Андрея. Потом он привык.
Девушка с перерезанным горлом оставила своего собеседника, села между Андреем и Саньком непринужденно, словно ее позвали. Она откинула волосы, и при этом движении рана на ее горле снова открылась, как жуткий зевок.
– Привет, ребята. Я с вами?
Она скорее утверждала, чем спрашивала.
Дядя Жора пожал плечами.
– А и почему бы не с нами. Погодь, вот останусь я в дураках – и на тебя сдадим.
Доигрывали молча. Впрочем, ни Санек, ни Андрей, ни дядя Жора разговорчивостью не отличались. Они часто собирались вот так втроем, без лишних слов перебрасываясь картами. Большая часть остальных жителей вагона предпочитала бесконечные споры, почему-то нередко о политике, как будто это имело для них какое-то значение.
– Как тебя зовут? – неожиданно для самого себя спросил Андрей. Она пошла на него с дамы червей; бросила карту и подняла насмешливые шалые глаза.
– Юлия.
Андрей отбился козырной десяткой и подумал, что ему хочется расспросить ее о чем-нибудь еще. Например, об этой ране на горле или о том, почему она здесь. На самом деле, подобные вопросы здесь задавали нечасто. Было как-то не принято.
– Ты новенькая? – продолжил он. Карты ушли в отбой, а сам он пошел на дядю Жору. Тот ковырялся длинным желтым ногтем в ухе, заросшем седыми волосами, и словно бы не слышал разговора, как и Санек.
– Ага, – кивнула Юлия. Она достала из кармана губную гармошку и заиграла что-то протяжное. Сквозь дыру было видно, как пытаются сокращаться поврежденные мышцы.
Доиграли партию. Юлия все больше молчала, только играла длинную протяжную мелодию, и Андрей наконец ее узнал: «Миленький ты мой, возьми меня с собой».
Он встал.
– Без меня пока, ребята. Настроения что-то нет.
– Угу, – хмыкнул Санек. Он тасовал колоду.
Андрей вышел в тамбур. Окно было мутным и заплеванным. Он послюнил палец и потер его, освободив небольшое окошечко. Там были все те же рыжие степи. Ничего не менялось.
Стукнула дверь. Он обернулся. Юлия вышла за ним.
– И здесь всегда так? – спросила она. Тон у нее был отстраненный, почти не вопросительный. Андрей кивнул.
Яркая она была, необычная для здешних мест, выделялась и длинной черной юбкой с широким подолом, и красной кожаной курткой, и выбеленными так, что казались седыми, волосами. И разложение ее совсем не тронуло.
Юлия села на пол, привалившись спиной к стене тамбура. Теперь она смотрела на Андрея снизу вверх. Холодный ветер задувал в щели, и именно это нравилось здесь Андрею.
– А почему вы тут все такие? – так же равнодушно спросила она. – В смысле тело гниет – и мы тоже гнием вместе с ним? Я тоже скоро такой стану?
Андрей немного подумал.
– Нет, – сказал он. – Медленнее.
Она опять заиграла, все так же тягуче и заунывно, все ту же мелодию. Андрей вышел из тамбура и снова сел к картежникам.
Скоро поезд остановился на станции. Станции бывали редко, и Андрей не очень понимал, зачем они нужны. Но на этой к ним с перрона зашел пассажир.
Настоящий, живой пассажир.
Лицо у него было дубленое от ветра, на вид ему было между тридцатью и сорока, одет он был в потертый камуфляж, а за плечами у него болтался старенький рюкзак и чехол для гитары. Похож он был на бича, из вечных бродяг, на самого обычного живого бича, и Андрей невольно потянулся к нему, чтобы потрогать. Очень хотелось. Но одернул себя: нельзя. Почему нельзя – он не знал. Просто это было так.
Остальные тоже повернули к новому пассажиру головы или у кого что от головы осталось. Он остановился в дверях и весело подмигнул:
– Ну что? Скучно тут у вас? Щас что-нибудь организуем.
В чехле действительно оказалась гитара. Он запел что-то из БГ. Юлия достала свою губную гармошку и подыграла. Андрей сам не заметил, как начал подпевать. А вслед за ним и другие – удивленно, словно сами не верили в то, что среди них сидит живой, играет на гитаре, а они поют.
Живой допел, подмигнул почему-то Юлии, достал из рюкзака бутылку водки, отвинтил крышку и отхлебнул щедрым глотком.
– Ну вот, так-то повеселее. А то смотрю, сидите, скучаете. Хочешь? – он протянул Юлии бутылку.
– Я не пью, – ответила Юлия и расхохоталась, откинув голову назад.
– А ты глотни, глотни, – настаивал бич, протягивая бутылку. – Глядишь, и полегчает малость. И другим дай, не жмотничай. Меня, кстати, Валера зовут.
– Я Андрей, – с удивлением услышал Андрей свой голос.
Юлия храбро тряхнула головой так, что Андрею показалось, будто та сейчас отвалится, и глотнула из бутылки. Из дыры в ее горле не вытекло ни капли. Юлия расхохоталась (Андрей заметил, что она часто смеется не к месту) и протянула ему бутылку.
Он понюхал. Пахло обычной водкой. Он глотнул и удивился тому, как по его телу растекается давно забытое ощущение тепла.
– Помню, помню, как же. Ты у нас, Андрюха, прирезал кого-то, так? Жену? Или любовницу?
– Жену, – спокойно ответил Андрей. – Просто не выдержал однажды.
– Да слышал, слышал. Ты терпи, Андрюха, теперь тебе только это и остается, что терпеть. Ничего. Отмучаешься, верно тебе говорю. Рано или поздно – отмучаешься.
– Наверное, – пожал плечами Андрей. Он поднялся и вышел в тамбур. Увидел, что за окном идет дождь. Из-за стекающих по стеклу капель было видно еще хуже. Андрей сам не понимал, что пытается разглядеть, но старательно всматривался в одинаковые поля.
Юлия снова вышла за ним.
– Как оно будет, Андрей? Как оно дальше будет? – спросила она. Теперь в ее голосе не было того равнодушия, что вначале. Она смотрела на него своими шалыми темными глазами даже с каким-то надрывом.
Андрей вдруг понял, что она очень красива.
Ему хотелось сказать какую-то банальность вроде того, что как-то будет, но ему было стыдно говорить сейчас глупости. Тем более что он действительно не знал, как дальше будет. И он обнял ее, осторожно привлек к себе и поцеловал в губы.
Она не отстранилась. Она прижалась к нему, словно он был ее последней надеждой. Андрей видел ее большие упрямые глаза и видел свои руки на ее плечах. Руки были покрыты трупными пятнами и подгнивающими язвочками.
– Ты меня не бросишь? – спросила Юлия.
– Не брошу, – пообещал он. Сейчас ему действительно хотелось, чтобы так было. Внутри у него было тепло. Он обнимал ее, и они долго стояли в тамбуре и целовались, как в юности.
Потом они вернулись в вагон, держась за руки. Бич Валера обернулся.
– А, вернулись. Вот и хорошо, а то мне скоро сходить пора. Нельзя мне у вас долго засиживаться, ребята. Еще песенок сыграю да пойду.
Он играл. Андрей и Юлия, обнявшись, сидели на полу рядом с ним. Андрей видел обращенные к этому бродяге лица – исполненные надежды и веры. Ему очень хотелось, чтобы это не заканчивалось. Но оно должно было закончиться.
Валера резким ударом о струны потушил аккорд, засунул гитару в чехол, а бутылку водки, в которой что-то еще, как ни странно, оставалось, в рюкзак.
– Ну, ребятки, я пошел. Вы тут не тоскуйте так уж. Все равно бог-то вас всех любит, хоть вы тут об этом и подзабыли. Ну да я напомнил. Бывайте.
Он вышел в тамбур и, открыв дверь, прыгнул, легко оттолкнулся, упал, перекатился, встал на ноги. И тут же пропал из виду. В открытую дверь задувало.
Андрей встал и вышел, чтобы закрыть за ним дверь. Можно было тоже попытаться прыгнуть, но внутреннее могучее «нельзя» запрещало. Бороться с ним было бесполезно.
В вагоне было холодно и темно. Он раньше не замечал, насколько. Он привык. В этом можно было существовать. А теперь, когда по вагону пронесся яркой вспышкой этот вызывающе живой бич Валера, было совершенно непонятно, как быть в этой ледяной темноте.
Темнота и холод, открывшиеся Андрею, были настолько жуткими, что он немедленно о них забыл. Осталось только что-то глухое и сосущее внутри.
Он вернулся. В вагоне уже занимались привычными делами. Юлия молча сидела у окна. Андрей прошел мимо нее. Санек и дядя Жора играли в карты на расстеленной газетке. Андрей сел к ним, и ему молча сдали.
2014