ПОЭМА ДРАКОНА
(декабрь 2019 – осень 2020)
***
Ну если, скажем, к тому, чего я такая,
То я много бы рассказала,
Но толку-то что рассказывать.
Я же не сунула голову
В духовку, например, газовую,
Я смогла и добилась
И собираю залы.
А недавно мне было двадцать
Или двадцать один, но чужая столица,
И был мальчик, который очень хотел жениться.
Это простая история.
Она о теле.
Он хотел ребенка, а мы с безумием моим не хотели,
И он велел уходить мне в конце недели.
А тогда ещё умер знакомый поэт,
И я купила водки, выпив в один еблет,
Без закуски,
Наотмашь, по-русски,
Закуривая, из горла.
А потом, конечно, ушла,
По чужому городу, по впискам, наркоманским притонам,
Вообще ни на что не надеясь.
Нет, конечно, я не шагнула с балкона,
Куда я денусь.
Или вот однажды есть перестала,
Чтобы быть красивой и быть любимой; хоть так, хоть так.
И где-то на трассе между Москвой и Киевом
Очень устала.
Солнце резало, как заточенный по краям пятак.
Бесконечно разламывалась голова.
И я опустилась на обочину – там была такая трава,
Такая весенняя,
И я лежала в ней, ожидая спасения.
Я потом встала, конечно, куда я денусь.
Я всегда вставала.
На самом деле,
Когда я стою перед залом,
Я демонстрирую полную откровенность.
Я так рада, что мало кто меня слышит.
На самом деле,
Это как раз ерунда, бывало и хуже.
Слушай,
Слушай мое молчание нотой выше,
Что я молчу моим горлом, схваченным стужей,
Что я пытаюсь выразить, когда касаюсь тебя руками
Чересчур осторожно,
И кожа моя как камень.
Тки мою нитку, пряха, платье веселое шей,
Как раз для скомороха, для поехавшего поэта.
А ещё никогда не дари мне ножей.
Это плохая примета.
Вообще, держи от меня подальше все это.
А теперь я перед тобой,
Сумасшедшая и урод,
Стою, раскрываю рот,
И только надеяться мне остаётся, что ты поймёшь,
(А никто никогда не понял, совсем никогда),
И на что я надеюсь?
Типа с неба рухнет живая вода
И на голом асфальте заколосится рожь?
Я срываю с себя одежду,
Я кожу пытаюсь снять,
Да не то что спаси – просто услышь меня,
Вот такую блядскую и уродливую,
Намотанную на колеса родины,
Сможешь ли ты любить.
Сможешь ли сделать шаг.
(Я тогда, наверное,
Хотя бы смогу
Дышать).
***
Солнечные лучи пахнут летом, мятой,
Неизбывным, непреходящим детством.
Я люблю тебя, словно прострелена из автомата,
И от этого никуда не деться.
Словно стискиваю в ладонях горячие травы,
И сок на руках моих пахнет остро.
Я люблю тебя, словно имею на это право.
Словно есть только мы и необитаемый остров.
Я люблю тебя, и от этого стала легкой и полузрячей.
Дай мне руку, чтоб не унес меня ветер,
Он крепчает, он завывает, сухой, горячий,
Он уносит туда, где все потерянные на свете.
***
Упадем на дно
Теплого океана
Будем, словно больные коты,
Друг другу зализывать раны,
Болючие, полные грязи, сырой земли.
Что же мы натворили, как мы могли.
Шкура разодрана, косточки переломаны,
Это мы доигрались, кусались, упали,
И в ушах ничего не слышно от птичьего гомона,
Вороньего гомона со вкусом крови и стали.
Ничего.
Мы больные коты, но мы не умрем.
Мы залижем друг друга, только не оставляй меня.
Плещется океан, серебристый дом,
Наполненный тайнами.
***
Держись от меня подальше.
Держись от меня подальше.
Я не из тех, кто приносит счастье.
Я из тех, кто кромсает на части
И приносит смерть.
Не трогай меня даже.
Я приношу смерть.
Доказано матиндукцией.
Хватит ссориться, и мириться, и дуться.
Можно не верить в мистику.
Это вполне доказано, смотри статистику.
Весна, зеленеют листья рябины.
Лучше думать, что я тебя не любила.
Выхожу на улицы Петроградки.
У меня разряженный телефон, привкус во рту гадкий.
Трубку никто не берёт даже.
Держись от меня подальше.
Держись от меня подальше.
Чем я хотела закончить? Да тем, что поздно.
Я тебя не пущу. Даже когда поезд
Меня уносит, и я вырубаюсь в снотворном трипе.
Как ты? Списался ли с новой девочкой? Выпил?
Я закинусь снотворным, я вырубаюсь, я не вещун.
Я просто тебя не пущу.
Лучше бы ты держался подальше.
Сразу.
Я – передоз угарного газа.
Я смерть, что поймала тебя. Я поезд,
Несущийся вдаль.
Расставаться – поздно.
***
Думаю вот что.
Если я вскрою вены,
Соседка Наташа позаботится о коте.
А с родителями я встречусь – там, где не бывает измены.
Где мы будем те,
Кем нам предначертано быть. Однако самоубийцам
Вход воспрещён. Теоретически. Потому я держусь.
Ты спишь и не знаешь, как я пытаюсь биться,
Словно бабочка о стекло, в кошмары и гнусь.
Проснись.
Проснись, скажи, что я есть.
Я обожгла ладонь зажигалкой, так, чтобы боль
Напоминала, что я не безымянная взвесь,
А человек и хочу быть с тобой.
Я бы резала себе тело, но ты огорчишься.
Тонкий шрам краснеет у меня над ключицей.
Ты говорил, не надо.
Ладно, не надо.
Май мой сиреневый, отрава моя и отрада.
Я утонувший ребенок, тело обгладывают крысята.
Я потерялась в зеркале. Обернись.
Это я зову тебя тем, что мне кажется свято.
Проснись.
***
я пропустила момент,
когда боль моя стала больше меня,
и я разучилась поэтической речи.
потому что стихи я брала из солнечного огня,
а теперь до него далече.
боль моя непроницаемая, матовая.
я выстраиваю вокруг себя
два кольца оцепления с автоматами,
мне все кажется: если лечь, отлежаться, скорчиться,
в позу эмбриона, в молчаливое одиночество,
то боль моя рассосется.
но пока она только растет, закрывает солнце.
и я бы тебе сказала:
«возьми меня в руки, пожалуйста, гладь меня, грей»,
но я размыкаю губы – и все сначала,
и боль моя только растет, и я потерялась в ней,
и я бы просила тепла, но любого тепла мне мало.
***
В Бога, конечно, я верю.
Но вот молиться почему-то получается плохо.
В самом-то деле: ну как мне просить Бога,
Чтобы Он помог мне решить проблемы чисто житейского свойства.
Например, то обстоятельство, что никто меня почему-то не любит.
Нет, положительно, Он на это не отзовется.
Потому остаются люди,
Которые любили меня в прошлом.
Нет, конечно, плакаться бывшим – это глупо и пошло.
Так что я говорю с тенями,
Тенями, впечатанными во время,
В те дни, когда они были счастливыми нами,
Счастливыми всеми.
Я, например, говорю: «Андрюха!
(Это мой бывший муж, он умер в прошлом году).
Судорогой сводит – от страха – брюхо,
Я не понимаю, куда иду,
Но мне до ошеломления одиноко».
(Нет, ну правда – об этом, что ли, говорить с Богом?).
Я говорю: «Бро,
Коли уж я создана как чье-то ребро,
Прикрой меня от моих страхов,
От одноглазого лиха,
Дай мне немного выспаться, чтобы сердце в лопатки не бахало,
Ты, походу, мой единственный выход».
И знаете, что?
Тени меня обнимают, баюкают, прикрывают,
Я лежу на краю, не срываясь с края,
Может, потому до сих пор и живая.
А с Богом я пыталась, конечно,
Говорить, но слова растекаются, как водица.
Ощущаю себя неправильной, грязной, грешной,
Тут бы о прощении допроситься.
***
Снилось мне, говорит, ты повесилась в доме моем,
Прихожу, говорит, дверь открыл, а мы снова вдвоем,
И качалось лицо голубое твое, как луна,
И невиданный свет оседал по углам, пеленал
Все, что было, в искристые звезды, в нездешнюю пыль.
И стоял у двери я, и так я с тобой тогда был.
Ничего, говорю, это сон все дурной, ерунда.
Я к тебе не хожу, я в твой дом не приду никогда,
Я вода в замороженной, снегом покрытой Неве,
Я живу между стен, словно призрак, забытый навек,
Я едва человек.
Погляди, говорю, как идут в темноту поезда,
Как на кухне секунды твои отмеряет вода,
И огонь за окном поднимается от земли
Видно, дети зажгли. Да, конечно же, дети зажгли.
***
Если честно, то я всю жизнь была слабаком.
Точнее, слабачкой.
Я была нервный ком
любви и боли,
Гребаной Хатико,
Верной собачкой.
Да, очевидно, что я была
Дикий виноград, растение без ствола,
Человек-стихи. Человек-слова.
Спросишь, чему научилась?
Я научилась переставать.
Раз.
Семь пролетов вниз по ступеням.
Два.
Во дворе Петроградки под снегом весенним.
Три.
Под солнцем – и до вокзала.
Я все сказала.
Я все сказала.
Завтра у меня вырастут когти, зубы и крылья,
Я стану невиданная горгулья,
Живой дракон, обернувшийся былью,
Улыбка акулья.
Завтра я взмою в небо, чешуйки серебряные звенят.
Все дороги откроются для меня.