Санитарка сказала: умерла бабка из третьей.
Мы натянули перчатки и пошли.
У нее был лик, проваливающийся в бесцветье,
И глаза запавшие, как столетние,
Открытые, но не глядящие.
И кожа цвета земли.

Оля пощупала пульс и прошептала: “Живая”.
Мы вышли из палаты, где спали женщины.
И было понятно, что на одну меньше
Их станет вот-вот. Но пока что она у края,
Не уходит, глядит в свое страшное никуда, и

Оля ещё сказала: “Прямо не верится.
Думала, вчера умрет. Я уже вызвала реанимацию,
Но пока ждала ее – походу, запустила сердце,
Теперь вот дышит и мается”.

Я ее так и запомнила, ждущую умирания,
Обесцветившуюся, вперенную глазами в юность.
Оля сказала: “А бумаги надо подготовить заранее”.
А старуха молчала и думала, что раньше боялась
Нагрешить, ошибиться, вызвать Господню ярость,
А теперь вот лежала и совсем ничего не боялась.
Так удивительно, Господи, совсем ничего.