Очень долго не умела ничего рассказать про Мариуполь – молчала, молчала. Отснять, уехать, запить это все каким-нибудь красным вином – одно дело, говорить – другое. Говорить – невозможно. Вразнобой начну рассказывать, разбирать заметки.
Это 14 апреля, конец штурма: к тому времени остатки националистов уже загоняли вглубь «Азовстали», но загнали еще не до конца. Летело, наваливали.
– «Стреляют под заводом «Азовсталь» – у них там последний рубеж. Батальон «Азов» обороняется – у них еще остались силы, но и мы не сдаемся. Некоторые переодеваются и ходят в гражданской одежде по улицам. Таким методом прорываются – с оружием они оттуда не выходят, – пояснил нам встреченный на улице парень, военный из мобилизованных.
Впрочем, на нашей маленькой машинке, «Дэушке» безбашенного таксиста Леши уже можно было проехать по большей части города, мы и поехали – через Левый берег. На Левый и на Правый берег можно было заехать через две разные трассы, волновахскую и новоазовскую, мосты между ними были взорваны, потому объезд был бы долгим и тяжелым.
Ехали вчетвером: я, Никита Цицаги, Катя Лымаренко и Леша. Никита и Катя – журналисты. Леша – скромный герой-водитель. Я – теоретически журналист, а практически кровящее существо в нервном срыве, озабоченное тем, чтобы хоть как-то, хоть кому-то помочь, иначе не вывезу.
Кто-то нам сказал про второй роддом, роддом номер два, как раз на Левом берегу, туда мы и направлялись. Сопровождал нас Ильич, военный комендант Виноградного, что пригород Мариуполя, запомнила: Михаил Сергеевич, как Горбачёв. Если б не Ильич, нас бы из роддома прогнали сразу. А так: ну раз с Ильичом, то ладно. Любили его – он и вывозил людей, и привозил – ништяки, гуманитарку, воду, лекарства, это же все ему туда сгружали, на Виноградном, чтобы дальше под пули не ехать. А он ехал под пули, развозил. Меня он уже знал, каждый раз подкалывал: что, мол, у тебя? – и показывает куда-то в район моего бока, опускаю голову, чтобы посмотреть, а он за нос поддевает, повелась, повелась.
Приезжаем, подхожу к заведующей, говорю, мол, я тут как журналист и как непонятно кто, но вы на всякий случай озвучьте список лекарств, какие надо привезти. Список уже не помню, помню – там был инсулин, о нем буквально молились. Записываем – и далее идем общаться. Там, в роддоме, лежали, конечно, далеко не только роженицы и не только больные, лежали просто люди, оставшиеся без дома.
Пока я разговаривала с Викой, улыбчивой девчонкой с мелким сыном на руках, воспринимавшей происходящее с нескрываемым оптимизмом, мои коллеги брали интервью у других жителей роддома. А потом Ильич постучал пальцем по часам, и мы поехали. Правда, потом вернулись – не вглубь, к роддому, а с краешка, поговорить с людьми, поснимать.
Что поснимать? Ну, например, стихийные кладбища в каждом дворе. Прямо в воронке: «Здесь тела умерших, 58 дом». Другая табличка: «Мусор не бросать». О чем поговорить? Добрая бабушка рассказывает, как ей помогают, как ее кормят, потом вскользь: «Да, я шестого марта мужа потеряла, осколками посекло. Три недели лежал, потом похоронили». Мужчина: «Скажите, а когда будут вывозить тела? А то жара скоро наступит».
Воронка, да, я помню ее. В половину моего роста. Там лежали тела умерших из дома 58, Морской бульвар, Мариуполь.
Жарили на мангалах рыбу – рыбу, выловленную в Азовском море, мелких пескариков. Угощали котов, собравшихся со всего двора, нас тоже угощали. Нескрываемо радовались тому, что едят свежее. Котов было много, их прикармливала худенькая светловолосая женщина в серо-розовом пальто. Лена, кажется, ее звали. У нее было несколько своих, еще она кормила этих. Помню: она была из тех, кто жаловался на «азовцев»:
– Вот недавно было, уже потеплело. Мы вышли, готовились, собирались куда-то идти – не помню, за гуманитаркой посмотреть или что-то, и прилетело буквально напротив второго подъезда на аллейку. Хорошо, там никого не было. Летело где-то с района бульвара Меотиды. Из тяжелой артиллерии дальность полета, конечно, больше – по Жвановской церкви, вот оттуда летит. Скорее всего, стреляли «азовцы».
Проблема большая в том, что еще в 2014 году, когда сдали наш город, сюда были завезены снаряды, боеприпасы, минировали комбинаты. 24 числа, когда российская авиация наносила точечные удары вокруг Мариуполя, в 8 часов, выбив двери аглофабрики, ВСУ зашли на территорию комбината Ильича, и точно так же «Азов» зашел в «Азовсталь». Там был большой поток беженцев, они туда зазывали людей, видимо, для того, чтобы не наносились мощные авиаудары.
Я спросила ее, как вели себя с мирными жителями эти люди.
– Первые годы в Мариуполе было страшно. Люди исчезали с улиц – за разговор на русском языке или так что-то не понравилось. Они вели себя по-хамски. Это мягко сказано. Девчата молодые просто исчезали с улиц. Если их находили, то в очень плачевном состоянии. Поэтому моя дочь в 2015 году отсюда уехала. А после 24.02 они здесь мотались только на военных машинах. Мы, честно говоря, не хотели с ними пересекаться. Прятались.
Я привожу эти большие цитаты, чтобы мы не забывали о том, с кем имеем дело.
Вечером, когда мы приехали, Катя Лымаренко показала мне видео, которое она записала в роддоме. Там пожилая женщина по имени Ирина Владимировна искала дочь и просила ее вывезти. «Мариночка, доченька, я живая… Я нахожусь в Мариуполе, в роддоме номер два, на улице Пашковского. Кое-как сюда добралась. Наш дом сгорел. Дальше не знаю, что делать», – говорила Ирина Владимировна. Где искать Марину, я не имела ни малейшего понятия – просто выложила в итоге это видео у себя в «Телеграме». Вечером выложила, а наутро уже обнаружила письмо от Марины.
В общем, следующий день ушел на закупку лекарств (удалось добыть даже инсулин) и переписку с Мариной. Она жила в нескольких десятках километров от Донецка, и мы договорились, что привезем в город Ирину Владимировну, а та заберет ее на машине. Через день отправились, тем же составом. Плюс – одна из подписчиц попросила поискать ее сестру Наташу, племянницу Леру и кошек. Точнее, с кошками-то было понятно – они явно проживали по прежнему адресу, а вот сестра с племянницей могли куда-то перебраться – все-таки восьмой этаж, зона риска. Но напротив дома было ПТУ с бомбоубежищем, там-то мы и намеревались их искать.
Первым делом мы заехали в роддом – отвезти лекарства и сообщить Ирине Владимировне, чтобы та собирала вещи. Вот подобные моменты, конечно, посреди того жуткого месяца, что я провела в Мариуполе практически безвылазно, невероятно поддерживали. Заведующая хватает этот инсулин, бежит с ним к холодильнику – ну и кажется, что ты не зря, ты вообще не зря существуешь. Или вот Ирина Владимировна слышит, что мы нашли ее дочь, и начинает растерянно плакать, а ее подруга, такая же хрупкая старушка, обнимает ее и поздравляет, и обещает, что они обязательно найдутся и встретятся в каком-то мирном прекрасном «потом».
Это, правда, короткая радость, совсем короткая, потому что дальше ты идешь по этому роддому и видишь девушку, у которой произошел выкидыш и тяжелое ранение в живот во время бомбежки, видишь улыбчивую кокетничающую четырехлетку в обнимку с британским котом – которая должна, конечно, жить в уютной квартире, а не в подвале, видишь многодетных – тринадцать детей – родителей, которые приходят в этот роддом за таблетками.
Да, кстати, эта девушка лежала как раз в пресловутом роддоме номер три, который якобы бомбила российская авиация. Она, как и знаменитая героиня трагической фотографии Марианна Вышемирская, подтвердила, что авиации там не было:
– Были разные ситуации. Много стреляли. Слышно было, что рядом прилетало. Но нас никуда не эвакуировали, мы были в палатах. Я лежала на втором этаже возле окна. Гула самолета я не слышала – все произошло внезапно. Меня оглушило и ранило в живот, – сказала она.
Девушка получила ранение в живот – ребенок погиб. Ее саму в бессознательном состоянии доставили к медикам, которые и спасли ей жизнь. Ребенка было уже не спасти.
Сотрудница роддома, Наталья, которая сопровождала нас, попросила проехать с нами на тот адрес, где должны были проживать сестра-племянница-кошки моей подписчицы. Оказалось, что ее дом был следующим по Морскому бульвару. Она хотела посмотреть на развалины. Не знаю, что именно она хотела там увидеть, но – просто посмотреть.
Мы поехали – тем более, она показывала нам дорогу. Сначала, впрочем, все же отправились искать ПТУ, в котором, предположительно, жили сестра и племянница. Их там не обнаружили: нам подтвердили, что мать и дочь-подросток здесь живут, но сейчас их нет.
– Они все время кому-то помогают, к неходячим по квартирам ходят, кормят их, еще каких-то кошек кормят, – сказали нам.
В самом подвале, впрочем, жили и инвалиды – слепой мужчина тяжело ворочался на матрасе, когда мы проходили мимо него в темноте, – и животные, и много детей. Трехлетняя Света ела шоколадку, которую подарил ей российский солдат, тяжело смотрела огромными глазами, не разговаривала. Здесь многие дети почти не разговаривали.
Наташу с Лерой мы нашли – повезло – по адресу, который был указан как их квартира. Они ужасно обрадовались, попросили передать сестре Алене, что они живы.
– Алена, мама, мы живы! С нами все хорошо, кошки живы – все пятеро! Не переживайте, мы в ПТУ № 52, в бомбоубежище. С Божьей помощью, Слава Богу, живы. Все хорошо. Я приносила воду, еду всем. Когда нас выгнали, они все остались в нашем подъезде. Я приносила им все, что могла. Мы думали, что уйдут все жильцы, и мы ушли тоже. Когда я вернулась через 5 дней в подъезд, оказалось, что тут все пенсионеры – 1942 года женщина – они все сидят по квартирам. Я увидела, что они здесь – стала приходить, кормить кошек своих и им давать все, что у меня было. Какие оставались продукты в квартире – отдавала им, приносила воду, узнавала за гуманитарную помощь, всем, чем могла – делилась. Сейчас вот так. Они живут, а мы – приходим.
Они ждали эвакуации, вместе с кошками, и да – каждый день приходили в свой дом, чтобы кормить неходячих соседей, а на ночь возвращались в подвал. Тоже, кстати: рассказывали, как украинский танк расстрелял их дом.
– 11 марта под вечер первые два выстрела сделал танк в наш дом, а 12-го военные, которые пришли в наш подъезд, сказали покинуть этот дом. Буквально часа через 2,5, как мы вышли, подъехал танк, украинский. И мы слышали, как он стал лупить по всем нашим домам, – сказала Наташа.
Кажется, как раз у нее в подъезде я увидела прижатый плитой труп женщины, который не могли достать уже несколько недель. И Наташин сосед просил меня обратиться в МЧС, сделать хоть что-нибудь: уже теплело.
Что ж, оставалась предпоследняя точка: дойти с Натальей – той, которая сотрудница роддома – до ее бывшего дома. Это оказалось не очень просто: вот мы шли и я задумчиво пощелкивала фотоаппаратом, а вот мы уже вышли на военных, настроенных совершенно недружелюбно. Я показала аккредитацию.
– Это для ДНР, а здесь не ДНР, – хмуро сказал старший.
Здесь мне стало страшновато: Никита как раз незадолго до этого рассказывал, как его знакомая наткнулась на украинских военных, нацепивших на себя Z-символику.
– Здесь война, – уточнил он.
Договорились, что я сотру только последнее фото, сделанное слишком близко к их месту дислокации (не то чтобы было как-то очевидно, что рыжий кот, сидящий на развалинах, имеет какое-то отношение к русским военным). А Наталья все повторяла, что хотела просто посмотреть на дом. Просто посмотреть. А от дома остался сожженный черный остов, и некуда возвращаться.
Вернулись в роддом, забрали Ирину Владимировну и ее вещи. Она категорически отказывалась расставаться с пакетиком с едой и двумя бутылками воды, я с трудом убедила ее, что мы едем туда, где еды и воды хватает – и все равно какие-то бутерброды и бутылку воды она взяла с собой. Мы ехали, я звонила ее дочери, та немного опаздывала, я завела Ирину Владимировну подождать в моем гостиничном номере, хотя бы немного покормить – и Марина приехала. Господи, как они рыдали в обнимку, а потом хватали меня и тоже обнимали, словно я зачем-то нужна на этом свете, они говорили: «Спасибо», а я думала, что это им я должна быть благодарна. За то, что есть, за то, что Ирина Владимировна ждала наших военных, за то, что они сейчас радуются и обнимаются – значит, в мире стало немного лучше и теплее, посреди войны, посреди отчаяния.
Оригинал материала: https://vnnews.ru/ukradennaya-babushka-rasskazy-pro-mari/