ЦИКЛ «ОСЕННИЕ МОЛИТВЫ»
***
Снег шел весь день, а к ночи он устал.
Едва коснулся тонкого куста,
Его лишь малость тронула пороша.
Еще лежал, блестя кругло, каштан
И воздух был листвой опалой пьян,
Но выпал снег и мир казался строже.
Вот так стоишь, оставив чем ты был,
Как птах, что зреет смертный лик судьбы,
И раскрываешь грудь свою; бери же.
А у судьбы-то желтое лицо,
В одной ладони смерть, в другой же сон,
И тонкий лист прилип к ботинку рыжий.
И поле голое, не скрытое ничем,
Просторно так, что больно для очей,
И вот твоя судьба, твоя свобода.
И отчего-то нежностью полна
Душа, смотря, как белая волна
Приходит с безъязычного восхода.
***
Белым выстланы тёмные ночи,
Не зима и не осень, — среди.
Тополь, вроде, еще одиноче,
На его серебро погляди.
Только озеро лишь не замерзло
И чернеет провалом своим.
И качается лодка, и весла
Словно ждут, кто же явится к ним.
И душа моя, малая малость
На рассыпчатом этом снегу,
Неприкрытая, недосломалась,
Раздевается на берегу.
Обнажённой стоит среди снега,
Ни прибежища ей, ни ночлега,
Только белый бесформенный вой.
И на небе пятнистом и пегом
Зарождается пух неземной.
Нет прибежища, окон и ставен,
Нет прибежища, тела и жил.
Боже, Боже, за что ты оставил
И справляться самой разрешил.
Возвратись ко мне, Боже, болезной
Ибо плачет душа о Тебе,
Камышом недосохшим изрезана,
Наклонилась в беззвучной мольбе.
И не нужно проклятой свободы,
По которой идет человек.
Только чёрные донные воды,
Только белый безжалостный снег.
***
Когда наступают морозы, бледнеет листва,
Такая прозрачность, что ночь на себя непохожа.
Последние яблоки время в ведерко сорвать.
Зимой — на варенье, в пирог пригодятся же тоже.
Последние дни. Одичавшие плачут коты.
И печь этот терпкий пирог с паутинкой мороза,
На мелкие дольки — и ты его пробуй, и ты,
И лист на крыльце так отчётливо темен и бронзов.
За всех уходящих, ушедших на эту войну
Так печь этот сладкий пирог из последних из яблок,
Раздать по селу и нырнуть у крыльца в тишину —
Смотреть, как на ветку присел остающийся зяблик.
***
Пахнет осень декабрьскою стынью,
Серый свет от зари до зари.
И в холодном графичном предзимье
Так отчетливы монастыри.
Словно твердою черною кистью
Кто-то вычертил их купола,
И когда желто-красные листья
Пали — есть только краска бела
Для густого в низинах тумана,
Да и черная — ветки, кресты.
Словно дождь — это светлая манна,
Что напоит голодные рты.
В одинокости горькой, нелепой
Мне так хочется частью их стать —
Монастырских часовен да клетей,
Где застелена строго кровать.
Но облипли грехи, не пускают,
В каждой крови нам родственник Каин,
И стоят они в строгой тиши
Только Бог им великий хозяин,
Опекающий деток меньших.
***
Что там идет за мной, что за ветер за синий,
Что там за клич все зовет меня «обернись».
Поздняя осень, Москва, беспощадно и сыро
Тянет под тяжестью влаги кустарники вниз.
Кто там зовет меня, Боже, и буду ль готова,
Коль обернусь, отзовусь на безмолвный сей зов?
Поздняя осень, и время укрыться под кровом,
Лампу на кухне зажечь и остаться без слов.
Что мне за свет уготован, какая награда?
Только синица сидит у окна и дрожит.
Сала да крошек — вот да и все, что ей надо,
Сыпать для птичек еду и в безмолвии жить.
Птица присядет, споет свое тихое слово,
И снежноягодник вызрел, и столько любви.
Свет из окна разгоняет от мрака густого
Пару подростков; их, Господи, благослови.
***
Любила чай простой второй заварки,
Потрескавшийся пол и стеллажи.
В квартире летом не бывало жарко,
Лишь муха, было, у окна жужжит.
Любила воду темную под осень
И рыбаков, упрямо ждущих клев,
И долгий гул в верхушках длинных сосен,
И рядом в чайхане горячий плов.
Любила. Состояла из «любила».
Закат московский, длинный путь домой,
И старые облезшие перила,
И пса соседей — толстый и смешной.
Засовывала книги в изголовье,
Чтоб дочитать уже наутро их.
О Господи, не обдели любовью
Вот эту дщерь твою из малых сих.
***
Белым выстланы тёмные ночи,
Не зима и не осень, — среди.
Тополь, вроде, еще одиноче,
На его серебро погляди.
Только озеро лишь не замерзло
И чернеет провалом своим.
И качается лодка, и весла
Словно ждут, кто же явится к ним
И душа моя, малая малость
На рассыпчатом этом снегу,
Неприкрытая, недосломалась,
Раздевается на берегу.
Обнажённой стоит среди снега,
Ни прибежища ей, ни ночлега,
Только белый бесформенный вой.
И на небе пятнистом и пегом
Зарождается пух неземной.
Нет прибежища, окон и ставен,
Нет прибежища, тела и жил.
Боже, Боже, за что ты оставил
И справляться самой разрешил.
Возвратись ко мне, Боже, болезной
Ибо плачет душа о Тебе,
Камышом недосохшим изрезана,
Наклонилась в беззвучной мольбе.
И не нужно проклятой свободы,
По которой идет человек.
Только чёрные донные воды,
Только белый безжалостный снег.
***
Побуревшие травы да брызги дождя
Да фигурные вырезки клена.
Это душу царапает, к ночи взойдя,
Неземная тоска, незеленая,
Оттого, что в округе зелёный исчез,
И еще один год, и еще один,
Оттого-то прозрачен октябрьский лес
И морозно, как на астероиде..
Сохрани меня, Боже, от хлада внутри,
Сохрани мне печаль мою теплую,
Ведь она об исходности мне говорит
Над травою, от ливней поблеклою.
И царапает сердце лишь смертность травы,
Моих глаз, моего осязанья,.
Разве только во сне среди вечно живых
Утешенья черпнешь не глазами,
А рукою у бабушки, мягкой, живой,
И тончайшим касаньем синицы.
И оплакивать после священной слезой
То, что только и может присниться
***
О Господь, если праведного ты спасешь,
В небе ангелы арфами там зазвенят,
Но пролей на меня своей милости дождь,
И спаси потерянную меня.
Безнадежную, Боже, пропащую, да,
Так далек от меня Твой свет,
Что иду в темноте, и молчит темнота,
И иного пути мне нет.
Сохрани же блудницу и алкаша,
Дай мне руку в бензиновой мгле,
Дай мне в руку каштанового кругляша
И как будто мне восемь лет.
***
Каштан еще блестит в твоей ладони,
Таким его запомни. Не смотри,
Как съёжится и потускнеет он и
Как будто бы сокровище внутри
Светилось нежно — а теперь погасло.
Но вот он светит, светит и блестит.
И где-то там Христос смеется в яслях,
Сожми ладонь и лоб перекрести.
Давай совру, скажу, что это вечно,
Ты мне поверишь, вечности не дан,
Но вот каштан. А в вышине путь Млечный,
И ты, и я, — не звезды, а каштан
***
Из жухлой травы выбирается самка фазанья,
Уводит, ей кажется, автомобиль от гнезда.
Все больше простора, все тоньше его очертанья,
И хмарь от тумана так благословенно пуста,
Едва лишь виднеется дерево, так одиноко
Дрожащее между степей, уронившее лист,
И, вытянув ветки за ветром, стоит кособоко,
И снова его закрывает туман серебрист.
Такое пространство тягучее, длится и длится,
Донецкие степи в короткий момент тишины.
А все это Бог: даже дерево, даже и птица,
И даже туман сквозь который мы смутно видны.
***
Теперь-то рано сумерки приходят,
И запах опадающей листвы
Неотделим от местного прихода —
Храм деревянный на краю Москвы.
Я, Господи, пропащая оторва,
Но Ты находишь время для меня,
Для этого для дивного восторга,
Где капли, с веток падают, звеня,
Где светится рябина на морозе
Где чудо — лишь дорогу перейди.
И голым остовом дрожит береза,
И нежность так, что сердце из груди.
Дай, Господи, мне слезы до предела.
У церкви моет морду толстый кот.
Как будто птица — и крылом задела
И перья ощущаются легко.