На улице Ропшинской ангел ночью повесился.
Утром его труп, словно белый пакет, бился на дерево.
Чебурашка с утра на кухне возится весело,
Мурлычет песенку о том, что все на свете потеряно.
Все на свете проебано, продано да распилено,
Убежавшее молоко — лишь один из штрихов картины.
Мертвый ангел бьется в окно за гардиной пыльной.
Минус двадцать на улице, проклятая холодина.
Чебурашка, всю жизнь отработавший смотрителем зоопарка
Вышвырнутый на пенсию в начале равнодушных двухтысячных,
В третий раз заливает кипятком спитую заварку,
Смотрит на зарубки лет, на дверном косяке высеченных.
Так прошла вся жизнь, здесь, в коммунальной квартире,
Где на прошлой неделе хоронили соседа Гену,
С самого детства, с беспощадной юности мира,
С поры надежд, безумных и дерзновенных.
Работа, пенсия, покер по вечерам с Генкой,
Старая привереда Шапокляк, у которой ручные крысы
Сменяли одна другую, вечно скреблись за стенкой,
И неизменно каждая носила имя Лариса.
Вот и осталась только одна эта старая дура,
Выжившая из ума, помирающая ежегодно.
Опускается все ниже и ниже температура.
Обещают локальный минимум как раз сегодня.
Как там Генке, лежать-то? Холодно, да и в карты не с кем
На застывшем кладбище перекинуться. Скоро к нему вселятся,
Апельсиновый запах — отдающий солнцем и смехом детским,
Фантомный — из Генкиной комнаты — уколом в сердце.
Чебурашка открывает дверь. И комната, как собака седая,
Обнимает. Он включает компьютер, заходит в сеть, запускает виртуальные карты.
И все чудится ему, что за старого друга он доживает
Этот день морозный, доигрывает последнюю партию.