Санитарка сказала: умерла бабка из третьей.
Мы натянули перчатки и пошли.
У нее был лик, проваливающийся в бесцветье,
И глаза запавшие, как столетние,
Открытые, но не глядящие.
И кожа цвета земли.
Оля пощупала пульс и прошептала: «Живая».
Мы вышли из палаты, где спали женщины.
И было понятно, что на одну меньше
Их станет вот-вот. Но пока что она у края,
Не уходит, глядит в свое страшное никуда, и
Оля ещё сказала: «Прямо не верится.
Думала, вчера умрет. Я уже вызвала реанимацию,
Но пока ждала ее — походу, запустила сердце,
Теперь вот дышит и мается».
Я ее так и запомнила, ждущую умирания,
Обесцветившуюся, вперенную глазами в юность.
Оля сказала: «А бумаги надо подготовить заранее».
А старуха молчала и думала, что раньше боялась
Нагрешить, ошибиться, вызвать Господню ярость,
А теперь вот лежала и совсем ничего не боялась.
Так удивительно, Господи, совсем ничего.