Так выпал снег — и стал нездешний свет,
Мерцание и хрупкость. Было тихо.
Дорога шла, как будто в небо выход,
В печи горел помятый ком газет.
Прости меня, прости меня, прости
За это горькое, за это человечье,
Как жар в крови, как детское увечье,
Как бьющийся воробышек в горсти.
И был мороз и под ногами хруст,
И дым над домом поднимался выше.
Под полом сладко засыпали мыши,
И тишина была легка, как грусть.
***
То серенький барак, то желтенький барак,
В посёлке два ларька: «Продукты», «Промтовары»,
Закроются к шести — учись покою так;
Особенный покой, доступный только старым.
Я старости боялась. Я хотела быть
Ребёнок и цветок, и я такой осталась.
Но тоненький дымок выходит из трубы,
И я иду в снегу и постигаю старость.
Как век и век назад, колокола звенят,
У монастырских стен живёт большая кошка.
И в белое ничто устремлена лыжня,
И печку затопи, и снег впусти в окошко.
***
Зимой в России не остаётся цвета:
Белые монастыри и холмы, долгие ночи.
Даже ели теряют зелень, остаются тёмные силуэты,
Потому что на фоне белого бессильны прочие.
Ничего лишнего, человек выцветает до очертаний
Человека; растворяется среди ряби березовой.
Километры молчания, словно на белом лике рта нет,
Словно речь человечья выедена морозами.
И человек уходит, белый на белом,
Теплые руки ко рту подносит и выдыхает дым.
Так мёртвый ощущает своё фантомное тело,
Но не чувствует ни запаха ветра, ни вкуса воды
***
Клеенка — да — на кухне,
и на ней
Рисунок: вишни. И она была там
всю жизнь мою,
(а жизнь мала —
как атом,
была мала, и свечечки ясней).
И чай — вторая, кажется, заварка,
поскольку денег вовсе не хватало,
и буква «М» светилась ярко-алым,
как выглянешь в окно,
и было там осенне и темно,
а в кухне, возле батареи, жарко.
И мне пять лет.
И я тогда впервые
осознаю отчетливо и звонко,
что это никогда не повторится,
и потому запомнятся худые
деревья в парке, желтая клеенка,
присевшая на подоконник птица.
Есть только этот миг существованья.
На стуле трещинка, шуршанье тараканье,
и он умрет сейчас —
но и продлится.
Допили чай и выключили свет,
и длилась жизнь с привычным ей усердьем,
Но с этим знаньем, ясным, словно смерть,
я потеряла детское бессмертье.
***
Деревянный домик обступали леса,
из зеленого только ель да омела.
Весна наступала через полчаса,
а я ее ощутить не умела.
Это то, с чем не справляется даже огонь
масленичный, блины, рукоделье.
Русская смерть, русская хтонь,
русское запределье.
Это оглушительная близость небес,
богонаходительное одиночество.
Хоть до конца жизнь бреди через лес —
нет уверенности, что он закончится.
Так вот, весна наступала через полчаса,
а вокруг луны полыхало гало,
на столе были водка да колбаса
и морозная ночь стояла.
Это наша форма смертной любви —
русская зима, ледяная упрямица.
И этот текучий холод в нашей крови
Никогда не растворяется.
***
Кресты на лёд отбрасывали тень.
Великий пост пришел в последний день
зимы, не знавшей своего предела.
Так близко подступало в тишине
большое небо, рассыпая снег,
и, как пододеяльник, было белым,
Как будто не ничей, а вовсе чей
ты, человек. И в пламени свечей
дышало нечто тайное, живое,
как подо льдами спящая вода,
как над крестами белая звезда,
как Новым годом пахнущая хвоя.
О чем еще и рассказать, как не
о том, как проступает в тишине
дыханье, порождающее слово.
Оно уже содержит и меня,
и мрак ночной, и наступленье дня,
и детский смех, и горький дух еловый.
***
Будучи истинным панком,
посреди войны
я
встала
и заговорила так, словно не было ни самолетов, ни танков,
Мариуполя не было, харьковского отступления не бывало —
я
заговорила
о снеге.
лежащем, как старое тяжелое одеяло
из восьмидесятых еще, в маминой полузабытой квартире.
Вероятно,
я
хотела
сказать
о мире.
А слов-то и не осталось, кончились все слова,
а я говорила об ощущеньи сродства
с тишиной, но тишина забивала рот мой.
В это время попал под «Грады» знакомый ротный,
или это было год назад — но время не имело значения.
Воздух свистел, словно его разрезали качели.
Это, кстати, к вопросу,
существует ли поэзия после,
существует ли поэзия возле.
Существует ли поэзия вовсе.
Тем не менее, вне зависимости от того, насколько
у меня получалось протолкнуть слова через горло,
снег сиял, словно горный хрусталь на сколах,
словно это какой-то чудный потаенный город,
а не наша реальность, перемешанная с кровью,
с грязью, а только светлые кровли,
колокольный звон,
покаянный канон,
каждый будет спасен.
И ведь это правда, каждый будет спасен,
иначе зачем это все.