Говорит ей:
«Ну потерпи, еще немного, терпи, терпи»,
а она качается на осле,
живот до носа.
И ответила бы: «терплю»,
но в горло въедается пыль,
пыль израильских серых песчаных заносов.
А он-то, Иосиф, все суетится,
ведет в поводу осла,
думает: как она бедная,
лишь бы в дороге не родила,
вот дойдем-то до Вифлеема,
и там первая же гостиница, чайник чаю, тепленькая вода,
пусть она ляжет, ляжет хотя бы, да.
А она качается на осле,
думает: не может быть, чтобы это уже начало.
Пыль в лицо въедается.
От боли бы закричала,
но чего тут кричать, чем поможешь,
капли пота ползут по коже,
вот и Осе и так нелегко, а она помолчит, помолчит.
В Вифлееме он бросается от одной гостиницы до другой.
Как это нету мест, ну хоть для нее для одной,
Хоть койко-место, хоть от подсобки дайте ключи.
И везде головой качают, все места закончились, только нули.
Извините, ничем не можем помочь.
В Израиле наступает ночь,
Но звезды еще не взошли.
Он находит конюшню.
Маша, говорит, ну и что, ты немножечко потерпи.
(А она отвечает: терплю),
Посмотри, тут чисто и мягко, ложись и спи,
я воды принесу, я очень тебя люблю,
а она говорит: началось.
Ко лбу прилипли волны волос,
побелела рука,
это – еще не страдать,
чистая ткань,
тепленькая вода.
И восходит звезда.
И все становится лучше – теперь уже навсегда.
И чего ты плачешь, не плачь, не плачь,
Смерти нет отныне, не бойся,
а только любовь,
и выходят волхвы
из-за дальних восточных холмов,
слышен смех людей, и пение звезд, и ржание кляч.