Вот она тут лежит, а время мимо идет. Календарь говорит: на дворе девяностый год, и никак не позже. На деревнях иней и лед. На окне стоит валидол, пустырник и йод и, похоже, они прогоняют смерть. Смерть никак за ней не придет. То есть, может быть, будет осмысленнее убрать – но настенная пыль привычна, как вид двора, как «сегодня», застывшее мухою во «вчера».
Магазин, промтовары, песочница, универсам. Не надейся на бога – он забывает всех. Оставаясь один, приучаешься делать сам, уходить в золотой закат, не считая вех.
Она думает: если вспомнить, кого любила, то вернется молодость, солнце, вернутся силы. И они придут, и станут в дверях молчаливо: караул почетный из призраков бывших любимых, и в слежавшейся ночи цвета старого чернослива будет с кем говорить. Но память скользит – все мимо.
Если вспомнить их пальцы, родинки, волосы, смех, если вспомнить возлюбленных – всех, до единого, всех, как гуляли ночами, обнимались как поутру – то, наверное, я по кусочкам себя соберу. И уже никогда, никогда, никогда не умру.
На деревьях лед, синева, потемневший иней. Она помнит – была и любящей и любимой. Где-то там, куда бумажный уплыл пароходик, —
это все до сих пор происходит.