Ларисе восемь. Кудряшки, пухлые щеки,
и тщательно приготовленные уроки,
и в Новый год подарки кладет под двери
уже третий год как папа вместо Деда мороза.
Лариса сказки любит, но им не верит.
А то засмеют. Приходится жить ей прозой.
Когда она видит в шкафу, за горой костюмов
открывшийся новый мир, то не лезет в шкаф.
Она закрывает его, подпирая стулом,
Она боится, совсем ничего не узнав.
Ларисе одиннадцать. Любит погрызть орехи,
И любит смеяться громко, и в этом смехе
нет ни ночных кошмаров, ни страшных сказок.
Она давно не хочет верить в такое.
Вот: синие джинсы, ворот бадлона узок,
и изредка может в «макдаке» хлебнуть кока-колы.
А сказки – удел малышей, а она большая,
а сказок она боится, поскольку хочет,
чтоб вырасти взрослой, вменяемой частью стаи.
чтоб не было тех, кто всегда за спиной хохочет.
И тщетно сова с письмом об окно грохочет.
Ларисе семнадцать. Старик в идиотской шляпе
хватает ее за руку на улице прямо
и шепчет, что весь мир в беде, что она пошла бы
к какому-то Ородруину, кольцо туда бросить в пламя.
Он шепчет: мол, вся надежда сейчас на тебя, детка.
Лариса выдергивает руку, бросает ему монетку.
Ларисе тридцать. Своя парфюмерная лавка,
все ходит в спортзал, пытаясь согнать килограммы.
Но снится ей по ночам вулканная лава
и странный мир под владычеством льва Аслана.
И снятся и снятся, пеплом стуча в ее сердце,
и нечем ей успокоиться, некуда деться.
Бродит она по ночам по проулкам и подворотням:
нет ли того старика (ну, в дурацкой шляпе),
нет ли иного мира за поворотом,
Верить — еще боится. Идти – пошла бы.
…Дверь возникает. Зеленая, как мечта,
как молодая трава. Лариса думает: «Верю?»,
и, не найдя ответа, идет туда,
и навсегда исчезает за этой дверью.